Владислав Ходасевич "Некрополь"

отседова
http://community.livejournal.com/ru_books/1624530.html

Писать о своих современниках, уже шагнувших в историю - дело трудное, изобилующее многочисленными соблазнами. Ведь взгляд на своего товарища, который остался тебе должен двадцать рублей или который надоел тебе пустой болтовней в "Метрополе" и взгляд на писателя в масштабах Большого Времени порой несовместимы.
Представьте, например, как трудно было бы уже сейчас описать Дмитрия Быкова в роли большого русского писателя.

От Ходасевича, человека весьма язвительного, можно было бы ожидать едкого злопыхательства в стиле мизантропа-Бунина. Но "Некрополь" - одна из самых умных и теплых книг о русских писателях Серебряного века, какую мне доводилось читать.
Да, Владислав Фелицианович не запрещает себе быть точно-ироничным. Люблю, например, его рассказ о Клюев е, таланту которого Ходасевич отдает должное:

Какие соблазны? Например, соблазн мелочности. Или противоположный ему соблазн утаивания правды. Припомнишь какую-нибудь неприятную историйку - тут же обвинят тебя в пристрастности. А утаишь ("о мертвых хорошо или ничего") - превратишь настоящего теплого человека в юбилейный мрамор.

"Приехав в Петербург, Клюев попал тотчас же под влияние Городецкого и твердо усвоил приемы мужичка-травести.

-- Ну, Николай Алексеевич, как устроились вы в Петербурге?

-- Слава тебе Господи, не оставляет Заступ.ница нас, грешных. Сыскал клетушку, -- много ли нам надо? Заходи, сынок, осчастливь. На Морской за углом живу.

Клетушка была номером Отель де Франс с цельным ковром и широкой турецкой тахтой. Клюев сидел на тахте, при воротничке и галстуке, и читал Гейне в подлиннике.

-- Маракую малость по-басурманскому, -- заметил он мой удивленный взгляд. -- Мара.кую малость. Только не лежит душа. Наши соловьи голосистей, ох, голосистей. Да, что ж это я, -- взволновался он, -- дорогого гостя как при.нимаю. Садись, сынок, садись, голубь. Чем уго.щать прикажешь? Чаю не пью, табаку не курю, пряника медового не припас. А то -- он подмигнул -- если не торопишься, может пополудничаем вместе? Есть тут один трактирчик. Хозяин хороший человек, хоть и француз. Тут, за углом. Альбертом зовут.

Я не торопился. -- ,,Ну, вот и ладно, ну, вот, и чудесно, -- сейчас обряжусь"...

-- Зачем же вам переодеваться?

-- Что ты, что ты -- разве можно? Ребята засмеют. Обожди минутку -- я духом.

Из-за ширмы он вышел в поддевке, смаз.ных сапогах и малино вой рубашке: "Ну, вот, -- так-то лучше!"

-- Да, ведь, в ресторан в таком виде, как раз, не пустят.

-- В общую и не просимся. Куда нам, мужичкам, промеж господ? Знай, сверчок, свой шесток. А мы не в общем, мы в клетушку-комнатушку, отдельный то -- есть. Туда и нам можно.

Вот именно в этих клетушках-комнатушках французских ресторанов и вырабаты.вался тогда городецко - клюевский style russe..."

Но главная интонация книги - понимающая, цепкая наблюдательность, а не оценка и построение "рейтингов". И хотя писал автор об уже ушедших людях, все они на удивление живы, а значит, сложны. Наблюдения Ходасевича иногда так точны, что помогают понять даже поэтику и философию писателей. Таково, например, его описание Гумилева:

"...Он был удивите льно молод душой, а может быть и умом. Он всегда мне казался ребенком. Было что-то ребяческое в его под машинку стриженой голове, в его выправке, скоре гимназической, чем военной. То же ребячество прорывалось в его увлечении Африкой, войной, наконец -- в напускной важности, которая так меня удивила при первой встрече и которая вдруг сползала, куда-то улетучивалась, пока он не спохватывался и не натягивал ее на себя сызнова. Изображать взрослого ему нравилось, как всем детям..."

Портреты "дышат", мазки разбегаются в разные стороны, так что прочитав "Некрополь", вряд ли сможешь сказать про Брюсова или Есенина "хороший" он или "плохой", "нравится" или "не нравится". Как впрочем, и никто не может такого сказать об очень близких людях. "Большое видится на расстоянии", - писал один из героев "Некрополя". Так вот, дистанция между портретистом и моделью здесь не установлена. Поэтому они так живы и так значительны одновременно. А главное, неизм енно интересны.